- Я датирую это тысяча семьсот тридцатым годом, - процитировал муж Ш. Холмса, когда я сегодня вытащила из морозилки неопознанный объект мясного цвета и спросила, а не помнит ли он случайно, что это такое может быть?
- Мясо белого носорога... - сказала я, понимающе смеясь.
Это было давно. Мы были молодые и глупые и целовались посреди дороги белым днём на виду у всех. Вряд ли мы знали друг о друге что-то ценное. Когда люди влюблены, им не нужны какие-то знания друг о друге. Им достаточно того, что человек просто существует на свете - и это есть громадное счастье.
В этом громадном счастье, к сожалению, иногда надо есть.
Порой прямо срочно, потому что можно упасть в обморок посреди дороги от любовной горячки.
Мы зашли в первую попавшуюся кафешку и взяли какое-то нечто с лапшой.
Нечто не резалось, не ломалось, не гнулось и не жевалось. Полностью передав все эти функции гарниру и подливке.
- Как ты думаешь, что это такое? - спросила я, не выдержав борьбы с нечтом.
- Это мясо белого носорога, убитого в тысяча девятьсот сорок шестом году на сафари для стратегических пищевых запасов.
И я примолкла. Это был первый случай, когда я вдруг задумалась о человеке, как о личности. До этого как-то всё было недосуг. Мне вполне достаточно было, что молодой человек похож на Боярского, читает фантастику и разбирается в рок-музыке. Ну, а что ещё нужно для счастья?
Нет, ну вот, в самом деле, а чего ещё нужно для счастья-то?
И вдруг оказывается, что этот молодой человек ещё обладает чувством юмора, умеет как-то тонко и легко иронизировать - и может быть, даже, думать... И даже в чём-то он, возможно, превосходит меня... ничего себе облом...
Это было совершенно неожиданным открытием, и какое-то время я сидела озадаченно над тарелкой, поражённая когнитивным диссонансом. Это была смена парадигмы. Я выскочила из одного восприятия и вскочила в другое, совершенно другого уровня.
И это было завораживающим чувством...
Белый носорог стал с тех пор семейным маркером, а синдром белого носорога я запомнила на всю жизнь. Он у меня и с другими людьми бывал, напоминая мне, какой непростительно легкомысленной я могу бывать.
Это чувство я, не удержавшись, передала и своей героине. Героиня моя точно так же бездумно и легко влюбляется в "просто красивого мальчика", а потом вдруг её сражает открытие, что этот просто мальчик, оказывается - целый мир, который едва ли не богаче, чем её собственный.
"Князь поднял камешек, зашвырнул в море.
- Если женщина чего-то боится, она не поймёт, что такое страсть. Она не будет свободной, она всегда будет в плену чего-то, - сказал он, не глядя на меня. - Понимаешь... если ты чего-то боишься, ты не сумеешь почувствовать аргентинское танго по-настоящему. Нет, танцевать его можно будет. Просто переставлять ноги и делать заученные фигуры. Но и только.
Я молчала. Бесконечное море шумело в наших ногах. Оно было совершенно синим. Жара достигла апогея, нас окутывал золотой послеполуденный воздух сиесты, прозрачный, бархатно-мягкий. Князь кидал камешки, лениво облокотившись на локоть.
- Ты же всё время требовал, чтобы я тебя слушалась, а не была свободной, - напомнила я.
- Слушаться - это не унижаться. Слушаться - это не значит - быть рабой. Это... доверять и соглашаться.
- Но так как же тогда покоряться?
- Покоряться нужно так, чтобы мужчина запомнил на всю жизнь.
Я замолчала. Он говорил такие вещи, до которых я сама не могла додуматься. До которых и невозможно было додуматься там, в городе, среди асфальта, бетона и бензина. Там, среди цветов, закованных в камень, среди деревьев, закованных в железо... Там, где было слишком много обмана и плена. Там, где слишком много обмана и плена, обман и плен становится незаметен. Это же так ясно, господи...
- Слушай… сколько тебе лет? – внезапно спросила я.
- Двадцать один. А что?
- Удивительно... ты такой умный...
- Умный? - он усмехнулся. - Да нет... я просто родился и вырос тут. Я черноморский мальчишка, море - это часть меня. А море - это свобода. Когда долго смотришь на море, видишь смысл жизни..."
"Эликсир жизни"
